122018 29

Это место массового уничтожения людей во время ВОВ, поэтому как туристическое место не рассматривается. По этой же причине и размещено в данный раздел.
В ноябре 1943 г. советские войска захватили плацдарм на Керченском полуострове и на южном берегу Сиваша. Сразу же, областной подпольный партийный центр (ОППЦ), находившийся в Зуйских лесах, после приказа оккупационной администрации от 29 октября 1943 г. о «добровольной» эвакуации населения из Крыма, принял недостаточно обоснованное решение разослать своих представителей в села Симферопольского, Зуйского, Белогорского, Старокрымского, Алуштинского и Бахчисарайского районов с «задачей поднять народ на уход в лес к партизанам». В результате под защиту партизан ушло в общей сложности не менее 10000 человек: женщин, стариков и детей с домашним скарбом, скотом и запасами продовольствия. В итоге, такое количество гражданских людей лишило партизан маневренности и коммуникации. В ходе боевых действий с 28 декабря 1943-го по 8 января 1944 г. партизаны и мирное население понесли большие потери, очень многие пропали без вести. В итоге произошла трагедия, в Васильковской балке, мирное население и раненые были подвергнуты массированным бомбоштурмовым ударам авиации, после чего в балку ворвались румыны и добровольцы, которые добивали раненых и живьем жгли партизан. По разным оценкам в балке погибло более 2000 людей. Неприятные ощущения возникают у людей, находясь в этих местах и сегодня, местные жители уверены, что души не похороненных по обычаям людей до сих пор бродят вокруг балки. Говорят, по ночам слышны их душераздирающие стоны и крики. Погибшим в Васильковской балке

Захоронен в Васильковской балке,Белогорский р-н.

из воспоминаний Антоник Н.П.:

В ночь со 2 на 3 января нас переправили из гражданского лагеря у горы Яман-Таш в Васильковскую балку за восемь километров. Мы передвигались только пешком, а маленьких детей везли на лошадях. Иногда мы делали остановки, и нас заводили в пещеры в скалах. Хотя, что это был за отдых, ни присесть, ни прилечь, кругом снег, мы шли босые. К тому времени обувка у многих в горах стерлась, и мы вручную из парашютного шелка мастерили каждый себе ботинки. Но в горах после нескольких же шагов такая обувь разрывалась. Кормили немного, за всю ночь по жменьке кукурузы выдали, мы даже и не почувствовали ее вкус. Все ощущали голод, но ни еды, ни воды нет, поэтому снегом себе губы намочишь, и на этом все. Кстати, до балки мы с мамой на лошади подвезли одного раненого, мама ее вела под уздцы, а он всю дорогу кричал сильным криком, видимо, у него рана загноилась.
Когда мы наконец-то добрались до балки, оказалось, что здесь набилось очень много народу, лошадей и скота. Маму с тремя женщинами отправили помогать раненным, их лежало очень много в небольших домиках, расположенных по краям балки. Было страшно, домик, расположенный поблизости от того места, где мы остановились, прямо гудел от стонов и криков. Мама вернулась ко мне и сказала, что в домиках никакой медицины не было, перевязочного материала не хватало. Затем она снова ушла, потому что начальник партизанского госпиталя попросил женщин хоть что-то сварить и покормить раненых. Я же устроилась ночью на опушке леса под деревом. Уже начала рассветать, как вдруг я вижу, как недалеко от меня в воздух взвились сигнальные ракеты желтоватого цвета. Причем эти ракеты шли одна за другой, видимо, кто-то тут же недалеко их выпускал. Я очень удивилась, думаю: «Что же это такое?» Потом выяснилось, что кто-то нас предал, и показал немцам, где мы находимся. Вскоре, откуда ни возьмись, налетело множество немецких самолетов, они начали бомбить балку и обстреливать ее из пулеметов. В общем, сделали из расположившихся там людей и скота настоящую кашу. После бомбежки к балке со всех сторон подошли каратели и открыли ружейный и пулеметный огонь. Сколько там народу полегло, я даже не скажу. Одного могу заметить - ужас как много народу там погибло.
Во время бомбежки я пыталась хоть где-то спрятаться. Везде раздавались крики «Помоги!» Да чем я-то могла им помочь?! Бежала, куда глаза глядят. И невдалеке от балки уже вечером нас, выживших, начали собирать, появился партизанский командир, фамилии его не знаю, он имел кличку «Медведь», он объявил: «Кто здесь есть из наших, из 17-го отряда, подойдите поближе». Тут я и маму встретила, она тоже подошла к нему, а ведь во время бомбежки я ее потеряла. Господи, мама вьюки несла с мылом, а есть-то нечего. Здесь мне довелось увидеть самую страшную картину за все время войны - во время бомбежки, чтобы грудные дети не выдали наше местоположение криком, родители им сиську давали и прижимали к себе. И вот я увидела, как у одной женщины на руках лежит ребенок, который у ее груди задохнулся. Когда же мы собрались, Медведь нам сказал: «Кто может, идемте со мной, мы пробьемся, а с детьми людей я не возьму, как хотите, так и спасайтесь». Причем как сказал, так и сделал, никаких просьб и слушать не стал. Мама мне говорит: «Что же мы полезем под пули, будем здесь сидеть, вдруг немцы мимо пройдут». Неподалеку от места сбора протекала речка, и была небольшая пещера, мы туда залезли. Только устроились, как внезапно началась стрельба, видимо, это партизаны во главе с Медведем прорывались, затем выстрелы становились все тише и тише. Мы сидели в пещерке, и тут раздались крики немцев, мол, вылезайте. Так мы попали в плен.
Нас повели обратно в Васильковую балку. Оказалось, что немцы и местные добровольцами сделали плетневые клетки, куда посадили раненных партизан, мы идем мимо, они просят воды напиться. Когда уже вышли из балки, то почувствовали запах гари. Обернулись - смотрим, все клетки запалили и живьем сожгли пленных.
Из леса нас пешком пригнали в поселок Зуя Симферопольского района, где поставили под автоматы, и только здесь я увидела, как людей осталось от гражданского лагеря 17-го партизанского отряда.

События в начале января 1944 г. в зуйских лесах, в районе Васильковской балки – достаточно малоисследованная и редко упоминаемая трагедия партизанского движения в Крыму и гражданского населения в годы Великой Отечественной войны. Не только молва людская доносила до нас память об этом дне. События в Васильковской балке отражены как в архивных документах, так и в опубликованных мемуарах и воспоминаниях партизан и гражданских лиц-очевидцев событий. Однако в целом, подробная и правдивая история событий, произошедших в указанном месте, до сих пор не написана.
В ноябре 1943 г. советские войска захватили плацдарм на Керченском полуострове и на южном берегу Сиваша. Создалось впечатление, что скоро Крым будет очищен от оккупантов и их пособников. Да, радость – в преддверии освобождения – была, но была и ошибка. Роковая.

Не оценив полностью создавшуюся обстановку, областной подпольный партийный центр (ОППЦ), находившийся в Зуйских лесах, после приказа оккупационной администрации от 29 октября 1943 г. о «добровольной» эвакуации населения из Крыма принял недостаточно обоснованное решение (не задумываясь серьезно о его последствиях) разослать своих представителей в села Симферопольского, Зуйского, Карасубазарского (Белогорского), Старокрымского, Алуштинского и Бахчисарайского районов с «задачей поднять народ на уход в лес к партизанам». К этому же призывало и обращение «К населению Крыма» (письмо жителей, ушедших в лес), выпущенное в виде листовки 3 ноября 1943 г.

В результате под защиту партизан ушло в общей сложности не менее 10000 человек: женщин, стариков и детей с домашним скарбом, скотом и запасами продовольствия. Но вот учет пришедших в лес не везде велся должным образом. Так, по данным штаба Южного соединения, только из 13 населенных пунктов, расположенных вокруг Алуштинского заповедника, под защиту отрядов 4-й партизанской бригады к середине декабря ушли 2701 человек, в том числе из деревень Саблы (ныне Партизанское) - 437, Бодрак (ныне Трудолюбовка) - 529, Мангуш (ныне Прохладное) - 278, Бия-Сала (ныне Верхоречье) - 359 человек и др. Точных данных о гражданском населении Карасубазарского и Зуйского районов, ушедших в леса, не найдено – общие оценки указывают на 3 - 3,5 тысячи человек. Увы, в Северном соединении партизан Крыма к учету гражданских подошли спустя рукава.

Присутствие населения, расположившегося в так называемых гражданских лагерях, лишило партизан их основного боевого качества - маневренности и вынудило вести несвойственные партизанам позиционные оборонительные бои, чего, собственно, и добивалось немецкое командование, так как в период затяжных боев коммуникации 17-й армии оказывались без воздействия партизан.

Оккупационные власти ужесточили режим с конца 1943 года. Карательные отряды сожгли почти все деревни, из которых мирное население ушло в леса (по данным Книг Памяти Республики Крым всего было сожжено 81 селение и в них 5268 дворов, причем на территории Зуйского района – 21 населенный пункт с 880 дворами), а войска, выделенные для противопартизанской борьбы, приступили к проведению операций, направленных на блокаду и уничтожение партизанских группировок в Старокрымских, Карасубазарских, Зуйских лесах и в Алуштинском заповеднике.

Первыми на очереди оказались Зуйские леса, так как в них находились партизанские аэродромы, ОППЦ, три партизанские бригады и большое количество мирного населения. 24 декабря 1943 года командование оккупационных войск в Крыму развернуло наступление против партизан зуйских лесов.

Карательный корпус, выделенный для этой цели, состоял из двух румынских горнострелковых дивизий, четырех немецких пехотных и восьми полицейских батальонов. Им были приданы 16 танков, несколько эскадрилий штурмовой и бомбардировочной авиации, 18 минометных и 12 артиллерийских батарей разных калибров. Партизаны имели гораздо меньше сил: карателям противостояли 1-я, 5-я и 6-я бригады, общей численностью 2345 человек, одна батарея 76-мм пушек и одна батарея горных установок «катюш».

В течение месяца до начала операции над партизанскими лагерями летали немецкие самолеты. Авиация противника один за другим наносила бомбовые удары, обстреливала лес из пушек и пулеметов, сбрасывала листовки, призывавшие партизан и гражданское население сдаваться. Несколько раз предпринималась разведка боем. А с 27 декабря 1943 г. начался первая фаза прочеса в зуйских лесах, продолжавшаяся до 8 января 1944 г.

Партизаны были вынуждены защищать гражданские лагеря, частью сил (3-й и 21-й отряды) заняв позиционную оборону. Опасаясь, что остатки 1-й, 5-й и 6-й партизанских бригад подвергнутся разгрому, КШПД передал в лес приказание: «Молния - Ямпольскому, Савченко. …В крайнем случае сохраняйте боевой состав, маневрируйте невзирая на опасность, грозящую мирному населению… Булатов. 1.1.44 г.».

В результате 3-4 января 1944 г. произошла трагедия в Васильковской балке, где мирное население и раненые были подвергнуты массированным бомбоштурмовым ударам авиации, после чего в балку ворвались румыны и добровольцы-полицейские….

Вот как вспоминает об этих днях прославленный партизанский командир Федор Федоренко в своих мемуарах – изданной уже в 1990-е годы книге «Годы партизанские»: «3 января. 21.30. Луговой и Осовский, занимавшиеся эвакуацией раненых и гражданского населения, возвращаются в штаб. Вместе с разведчиками, которых Ямпольский посылал в Васильковскую балку. На Луговом лица нет. Таким удрученным я никогда Николая Дмитриевича, не видел. Оказывается, он был свидетелем большой трагедии в Васильковской балке.

Трудноуправляемая колонна - люди с тяжелоранеными на носилках, раненые полегче, еле бредущие в изнеможении по снежной целине, за ними бесконечная, казалось, вереница гражданских - остановилась на дневку. Как-то рассредоточились по склонам Васильковской. Измотанные тяжким переходом в сыром тумане, отдались во власть сна. Уже не колонна, а россыпь сотен людей на снегу. Ее охраняли Третий, Шестой, Двадцать первый отряды Пятой бригады. Медсестры в полуразрушенном домике лесника как могли поддерживали самых тяжелых - это Егоров, Ваднев, Шаров, Мазурец... Одни из главных героев моей повести-хроники.

К полудню рассеялся туман, люди отдыхали, пригревшись на солнышке. Ответственный за гражданские лагеря Андрей Поскребов доложил Луговому и начальнику штаба Пятой бригады Сендецкому, что все спокойно, все пока в порядке. А через час началось невообразимое. В балку посыпались десятки бомб. Сбросившие их самолеты не улетели - закружили коршунами, поливая склоны Васильковской пулеметным огнем. Фашистские летчики не могли не видеть, по каким целям бьют, но в зверском упоении продолжали косить женщин, детей, стариков. Этот кошмар длился более получаса...

К счастью, тяжелораненые, что находились в домике лесника, ни от бомбежки, ни от обстрела не пострадали. Но самых тяжелых санитары и медсестры куда-то увели, унесли. Где они теперь, что с ними, никто не знает...

Сразу после бомбежки и обстрела каратели пытались ворваться в балку. Не удалось - далеко и надежно отбросили их боевые группы Двадцать первого отряда под командой комиссара Грабовецкого. К тому времени, когда Луговой и Осовский уходили из Пятой, все ее отряды оставались на своих позициях. Андрей Поскребов пытался вернуть гражданское население в состояние хоть сколько-нибудь организованной массы. Командир бригады Филипп Соловей лично руководил рассредоточением тяжелораненых по удобным для того расщелинам в скалах...

Командование соединения вновь оказалось перед трудным выбором решения, как быть с гражданским населением. Остановились на том, что Луговой и Осовский, более других приобщенные к неотложным заботам Филиппа Соловья и Андрея Поскребова, немедленно, хоть и устали донельзя, отправятся в Пятую и сделают все возможное, чтобы вывести население гражданских лагерей в район северо-западнее горы Токуш.

4 января. В полночный час примерно полторы тысячи гражданских, собранных по склонам Васильковской балки, под прикрытием отрядов Пятой бригады тронулись в путь. К утру они уже были укрыты в лесу близ села Тау-Кипчак. Но начальник штаба Сендецкий заметил, что по их следу в тот же лес идет еще одна, неизвестная, колонна стариков, женщин, детей. Большая колонна! Наверное, сводная - из нескольких окрестных деревень. Видно, из зоны прочеса выбирается...

Она уже подходила к опушке, как ее и расположение бригады густо пробомбили фашистские самолеты. И сразу после бомбардировки, дополненной артобстрелом, на позиции Пятой двинулась румынская пехота. С трех направлений!

Соловья там не было - задержался с тяжелоранеными в Васильковской балке. Оборону бригады возглавил Сендецкий. То была безупречная по организации и стойкости оборона. Да как устоять, если у противника многократное численное превосходство, если у него минометы и артиллерия. Если по его вызову самолеты с крестами на крыльях сыплют и сыплют на тебя бомбы...

Разрозненными отрядами Пятая покинула тот лес. Гражданские разбежались - разбрелись по нему кто куда, только бы подальше от фашистов. Лишь немногие ушли с отрядами. К вечеру Сендецкий привел бригаду к нам на Бурму».

А вот воспоминания со стороны гражданской - Нины Павловны Антоник, опубликованные в Интернете на сайте Артема Драбкина. «В конце октября – начале ноября 1943-го года жители многих сел Симферопольского района ушли в леса к партизанам…. Этот исход из деревни в лес был полон звуков – коровы ревут, собаки гавкают, кошки и гуси кричат. В общем, люди что могли, все с собой взяли. В итоге добрались до одного из партизанских отрядов, где нас определили в гражданский лагерь.

В декабре 1943 года начался первый прочес, в боевой группе все еще не хватало патронов и гранат, но тогда партизаны отбили все атаки. А второй прочес, названный «большим», который начался в конце декабря 1943 - в январе 1944 года, был действительно страшен. В нашем отряде после первых же боев появилось множество раненых и убитых. Честно признаюсь, что во время этот «большого прочеса» крымских партизан сильно разбили. Днем лес гудел от снарядов и бомб. И только постепенно к ночи звуки войны стихали.

В ночь со 2 на 3 января нас переправили из гражданского лагеря у горы Яман-Таш в Васильковскую балку за восемь километров. Мы передвигались только пешком, а маленьких детей везли на лошадях. Иногда мы делали остановки, и нас заводили в пещеры в скалах. Хотя, что это был за отдых, ни присесть, ни прилечь, кругом снег, мы шли босые. К тому времени обувка у многих в горах стерлась, и мы вручную из парашютного шелка мастерили каждый себе ботинки. Но в горах после нескольких же шагов такая обувь разрывалась. Кормили немного, за всю ночь по жменьке кукурузы выдали, мы даже и не почувствовали ее вкус. Все ощущали голод, но ни еды, ни воды нет, поэтому снегом себе губы намочишь, и на этом все. Кстати, до балки мы с мамой на лошади подвезли одного раненого, мама ее вела под уздцы, а он всю дорогу кричал сильным криком, видимо, у него рана загноилась.

Когда мы наконец-то добрались до балки, оказалось, что здесь набилось очень много народу, лошадей и скота. Маму с тремя женщинами отправили помогать раненным, их лежало очень много в небольших домиках, расположенных по краям балки. Было страшно, домик, расположенный поблизости от того места, где мы остановились, прямо гудел от стонов и криков. Мама вернулась ко мне и сказала, что в домиках никакой медицины не было, перевязочного материала не хватало. Затем она снова ушла, потому что начальник партизанского госпиталя попросил женщин хоть что-то сварить и покормить раненых. Я же устроилась ночью на опушке леса под деревом. Уже начала рассветать, как вдруг я вижу, как недалеко от меня в воздух взвились сигнальные ракеты желтоватого цвета. Причем эти ракеты шли одна за другой, видимо, кто-то тут же недалеко их выпускал. Я очень удивилась, думаю: «Что же это такое?» Потом выяснилось, что кто-то нас предал, и показал немцам, где мы находимся. Вскоре, откуда ни возьмись, налетело множество немецких самолетов, они начали бомбить балку и обстреливать ее из пулеметов. В общем, сделали из расположившихся там людей и скота настоящую кашу. После бомбежки к балке со всех сторон подошли каратели и открыли ружейный и пулеметный огонь. Сколько там народу полегло, я даже не скажу. Одного могу заметить – ужас как много народу там погибло.

Во время бомбежки я пыталась хоть где-то спрятаться. Везде раздавались крики «Помоги!» Да чем я-то могла им помочь?! Бежала, куда глаза глядят. И невдалеке от балки уже вечером нас, выживших, начали собирать, появился партизанский командир, фамилии его не знаю, он имел кличку «Медведь», он объявил: «Кто здесь есть из наших, из 17-го отряда, подойдите поближе». Тут я и маму встретила, она тоже подошла к нему, а ведь во время бомбежки я ее потеряла. Господи, мама вьюки несла с мылом, а есть-то нечего. Здесь мне довелось увидеть самую страшную картину за все время войны – во время бомбежки, чтобы грудные дети не выдали наше местоположение криком, родители им грудь давали и прижимали к себе. И вот я увидела, как у одной женщины на руках лежит ребенок, который у ее груди задохнулся. Когда же мы собрались, Медведь нам сказал: «Кто может, идемте со мной, мы пробьемся, а с детьми людей я не возьму, как хотите, так и спасайтесь». Причем как сказал, так и сделал, никаких просьб и слушать не стал. Мама мне говорит: «Что же мы полезем под пули, будем здесь сидеть, вдруг немцы мимо пройдут». Неподалеку от места сбора протекала речка, и была небольшая пещера, мы туда залезли. Только устроились, как внезапно началась стрельба, видимо, это партизаны во главе с Медведем прорывались, затем выстрелы становились все тише и тише. Мы сидели в пещерке, и тут раздались крики немцев, мол, вылезайте. Так мы попали в плен.

Нас повели обратно в Васильковую балку. Оказалось, что немцы и местные добровольцами сделали плетневые клетки, куда посадили раненных партизан, мы идем мимо, они просят воды напиться. Когда уже вышли из балки, то почувствовали запах гари. Обернулись – смотрим, все клетки запалили и живьем сожгли пленных.

Из леса нас пешком пригнали в поселок Зуя Симферопольского района, где поставили под автоматы, и только здесь я увидела, как людей осталось от гражданского лагеря 17-го партизанского отряда. Кстати, немцы в Зуе собрали одних женщин и детей, мужчин никого не было. Загнали нас в подвал какого-то здания, вода выше пояса, мы всю ночь как сельди в банке простояли там. Утром сверху кричит переводчик: «Выходите!» Что же, мы вышли, дали нам хлеб, провонявший дымом и намазанный чем-то невкусным. После скудного завтрака посадили в кузов больших грузовиков, и из Зуи нас довезли в Симферополь. Здесь всех раздели догола, мы все быстро замерзли, и долго голышом ждали, пока наши тряпки выжаривали от вшей. Кроме того, нас помыли, ничем так и не покормили, хотя, как помню, лично я и не хотела есть от страха. Мы ведь думали, что немцы всех как партизан расстреляют. Но нас погрузили в телячьи вагоны и отвезли в Евпаторию. Оттуда пешком пригнали в Ак-Мечетский (ныне – Черноморский) район, прямо в райцентр Ак-Мечеть».

Увы, сейчас в Крыму проживают всего несколько человек, прошедшие тот январский кошмар. Вере Павловне Пасисниченко тогда было 12 лет. И вспоминая те дни, она не сдерживает слез: «Жили мы в Баланово. В лес, к партизанам, нас вывезли бричками. Я находились здесь, в скалах, у партизан, с матерью и четырьмя братьями. Рядом с нами были двое стариков – муж и жена, они вернулись домой, вырыли в огороде яму и там прятались. А мы остались. Было голодно. А вдоль балки татары сажали фасоль. Мы просили у них её поесть. Нам не отказывали. Но татар никто не трогал. А потом нас бомбили самолёты. Стреляли из пулемёта. Кидали бомбы и железные бочки с камнями. Мать спрятала нас в большом дереве с дуплом, мы там разместились кое как. А сверху она нас еще прикрыла одеялом, и еще собой. Во время бомбёжки её ранило в копчик. Она после этого долго не пожила...

Потом пришли немцы и кого поймали увели в плен в Баксан (ныне Межгорье, Белогорского района). Когда нас гнали то тут, то там лежали мёртвые. Мы натолкнулись на еще живого, сильно раненого мужчину, который вёл корову. К корове был привязан топор. Раненый говорит мамке (проходили рядом с ним) передайте моей жене Фросе в Мазанку, что я погиб. В Баксане поставили перед длинными окопами – детей отдельно, женщин и мужчины отдельно. До вечера нас держали.

Вечером приехал начальник и велел везти в Белогорск. Погрузили детей и женщин. Мужчин погрузили и увезли отдельно. Что с ними стало не знаю. Женщин и детей привезли в Белогорскую тюрьму, мы там трое суток сидели. Без еды. И во двор (по нужде) не выпускали. Во дворе тюрьмы женщины крошили капусту и кидали нам за решетку кочерыжки – но нас было много – не хватало на всех, кто схватит, того и еда. После трехдневного сидения нас повезли в Симферополь и даже покормили – дали по куску хлеба намазанного повидлом.

В Симферополе повезли в концлагерь при совхозе «Красный». Кто нас охранял я не знаю. А потом, когда немцы начали бомбить Симферополь, нас стали вывозить: мамку с братьями забрали, а меня женщина через дырку в заборе вытянула и забрала к себе. Кроме меня женщина прятала в подвале трех партизан. Но их обнаружили - партизан расстреляли, а меня соседка определила в детдом в Симферополь. … Мама в детдоме меня нашла и мы вернулись в Баланово, домой».

Теперь о самом печальном – гибели людей. Историки из Научно-исследовательской лаборатории «Крым во Второй мировой войне 1939-1945 гг.» тщательно изучили документы и исследования прошлых лет, придя к горьким выводам – никто гражданских не считал и после васильковской бойни…. Только партизан учли…. По существующим данным (доложенные в Крымский штаб партизанского движения), потери только партизан составили с 28 декабря 1943-го по 8 января 1944 г. убитыми 88 человек, ранеными 250 чел. Каратели захватили в плен и расстреляли 176 раненых партизан; данные по гражданскому населению в отчете отсутствуют.

А что же оккупанты по этому поводу писали? В конце 1947 года в Севастополе прошел судебный процесс над некоторыми видными немецкими военачальниками – преступниками, залившими крымскую землю кровью. В протоколе допроса «самого главного немца в Крыму в начале 1944 года», генерал-полковника Эрвина Енеке по поводу первого прочеса, он признает что «в операции было взято в плен 150 человек и убито на месте 100 партизан, большинство пленных было приговорено к смертной казни и расстреляны, все население было поголовно ограблено, разграблено минимум 12 деревень, урожай полностью уничтожен». Но, похоже, темнил командующий 17-й армией….

Вот современные румынские исследователи Виктор Ниту и Драгош Пуска приводят данные более страшные – может быть свой точностью…. «4 января, группа партизан была окружена и ликвидирована. В течении 7 дней боевых действий советские партизаны понесли следующие потери: 1147 убитых и раненых, 2559 пленных. Потери румын: 43 убитых и 189 раненых…». Однако они не разделяют собственно партизан и гражданских лиц.

Значительное число мирных жителей было угнано карателями из леса в концентрационные лагеря, в т.ч. в лагерь смерти на территории совхоза «Красный», где многие погибли в январе – апреле 1944 г.

А как отразилась трагедия в Васильковской балке в акте Крымской комиссии, итоговом документе, предъявленном в Нюрнбергский трибунал? Увы, цифры много меньше. Всего по данным Государственной Крымской республиканской комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причинённого ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР, на 2 октября 1944 г. в Зуйском районе Крымской АССР было расстреляно 123 гражданина, угнано в рабство 231 человек, всего 354 жертвы. Данные уточненные на сентябрь 1945 г. по этому же району составляют: 219 мирных граждан расстреляно, 1 – замучен, 315 – угнано в рабство. Несомненно, что среди этих людей были и мирные жители, попавшие в трагические события в районе Васильковской балки.

И еще об одной стороне этой трагедии. Меня, как авиатора в прошлом, интересует именно действия авиации в том январе сорок четвертого. И моральная сторона поступков асов Геринга и Антонеску…. По установленным данным, в нанесении авиационных бомбоштурмовых ударов по местности в рамках противопартизанской операции участвовали три части штурмовой авиации 4-го воздушного флота люфтваффе – германская группа III./SG3 (командир – гауптман Хайнц Хоге, всего самолетов-штурмовиков - 13 Ju-87D-3, 21-Ju 87D-5) и румынская группа Grupul 3 Pikaj (15 Ju-87D-3/D-5); итого – на конец декабря 1943 г. 49 самолетов, аэродром базирования – Каранкут (ныне окрестности с. Веселое Джанкойского района) с бетонной взлетно-посадочной полосой; в качестве штурмовиков использовались также бипланы Go-145 из 6-й ночной группы NSGr6 (около 30 самолетов, аэродром Каранкут). Кроме штурмовиков, установлено применение самолетов-разведчиков FW-189A-3 из разведэскадрильи 1.(H) /21 (аэродром Сарабуз, 14 самолетов), а также возможно использование другой авиатехники из частей люфтваффе. Расстояние от аэродрома Каранкут до Васильковской балки – 75 км, это груженной бомбами «штуке» лететь минут пятнадцать на крейсерской скорости…. А то, что летчики видели, на кого они сбрасывают до 1800 кг бомб только с одного самолета, в этом не сомневаюсь – обзор из кабины «юнкерса» хороший….

В настоящее время в Васильковской балке находятся три памятника, относимых к партизанскому движению в период Великой Отечественной войны. Рядом с развалами бывшей казармы лесников расположена братская могила, где в принципе и захоронено большинство убитых. Неподалеку еще один памятный знак на плите из черного мрамора: «Остановись прохожий склони голову над братской могилой здесь покоятся старики и дети погибшие от рук фашистов в январе 1944 года. Пусть земля им будет пухом». В устье балки западнее, в полукилометре от развилки находится известный памятник-мемориал «Книжка» установленный в начале 1990-х годов.

А теперь стоит и крест – не просто символ. Души невинно убиенных отпеты, но они продолжают стучать в нашу память.

Моменты установки креста казаками общины «Святогор»

Зуйские леса. Сколько раз слышали это словосочетание в рассказах про партизанские действия в Крыму. Зуйская застава, Бурульча, Яман-Таш, Баксан и много других названий постоянно упоминаются всеми авторами работ о партизанском движении в Крыму. Вот еще одно место, где 62 года назад разыгралась трагедия - Васильковская балка. Расположена балка между двух отрогов Долгоруковской яйлы, разделяющих бассейны речек Зуи, Васильки и Бурульчи. По этим местам проходят дороги, соединяющие леса с предгорными селами Баксан (Межгорье), Курортное, Зуя и пр. По этим дорогам партизаны пробирались в села за продовольствием, по ним же шли каратели, чтобы уничтожить партизан. Здесь, у слияния речек Бурульча и Васильки, среди крутых склонов гор, расположена живописная поляна урочища Васильки.
Два с половиной года провели партизаны в лесах. В трудную голодную и холодную зиму 41-42 годов, партизанское движение было поставлено на грань выживания, но выжило и боролось с оккупантами. К лету 43-го партизан насчитывалось всего 350 человек, считая больных и истощенных. Это потом, в конце 43-го, когда стал неминуемым крах вермахта, в партизаны потянулись массы, одни по зову сердца, другие по соображениям «а что мне будет, если придет красная армия», и просто шпионы и диверсанты.
Вообще, по прошествии более полувека после войны, начинаешь осознавать, что не так гладко все было, как писалось в книгах, не только с врагами боролись партизаны. Была еще, как во все времена и при всех строях, .настоящая «номенклатурная война», когда командиры и комиссары готовы были в ущерб общему делу борьбы с оккупантами, ради своих корыстных интересов, за ордена, за должности, а, главное - за свое будущее после войны, предавать и доносить друг на друга, искажать факты, делать приписки ратным подвигам.
Чтобы выслужиться перед московским начальством, местным (то бишь партизанским) партийным органам необходимо было вовлечь в партизанские отряды побольше народа, показав тем самым высокий уровень идеологической работы в «массах».
В результате партизанские отряды, отягощенные гражданским населением, состоящим из стариков, женщин и детей, скотом и домашним скарбом из маневренных групп превратились в легкую добычу для карателей. Понимая, что связанные мирным населением отряды будут разгромлены, партийное руководство передало в лес приказание, жертвовать мирным населением, чтобы сохранить свой состав.
В результате произошла известная трагедия в Васильковской балке, где мирное население и раненые были подвергнуты массированным бомбоштурмовым ударам авиации, после чего в балку ворвались румыны и добровольцы… Памятник и братская могила, находящаяся на месте госпиталя, с километре выше по течению Васильков, напоминают о той трагедии.
Вот отрывок из Историко-публицистический альманах "Москва-Крым" №5, Москва 2003

"Чужие среди своих…
Боевые действия разведчиков Черноморского флота на территории оккупированного Крыма в 1943—1944 гг.
Е.Б. Мельничук
II. Отряд «Капитана»

В ноябре 1943 г. советские войска захватили плацдарм на Керченском полуострове и на южном берегу Сиваша. Всем казалось, что еще немного, и Крым будет очищен от оккупантов и их пособников.
Не оценив полностью создавшуюся обстановку, областной подпольный партийный центр (ОППЦ), находившийся в Зуйских лесах, после приказа оккупационной администрации от 29 октября 1943 г. о «добровольной» эвакуации населения из Крыма принял недостаточно обоснованное решение (не задумываясь серьезно о его последствиях) разослать своих представителей в села Симферопольского, Зуйского, Карасубазарского (Белогорского), Старокрымского, Алуштинского и Бахчисарайского районов с «задачей поднять народ на уход в лес к партизанам» . К этому же призывало и обращение «К населению Крыма» (письмо жителей, ушедших в лес), выпущенное в виде листовки 3 ноября 1943 г.
В результате под защиту партизан ушло в общей сложности не менее 10000 человек: женщин, стариков и детей с домашним скарбом, скотом и запасами продовольствия. Так, только из 13 населенных пунктов, расположенных вокруг Алуштинского заповедника, под защиту отрядов 4-й партизанской бригады к середине декабря ушли 2701 человек, в том числе из деревень Саблы (Партизанское) — 437, Бодрак (Трудолюбовка) — 529, Мангуш (Прохладное) — 278, Бия-Сала (Верхоречье) — 359 человек и др.
Присутствие населения, расположившегося в так называемых гражданских лагерях, лишило партизан их основного боевого качества — маневренности и вынудило вести несвойственные партизанам позиционные оборонительные бои, чего, собственно, и добивалось немецкое командование, так как в период затяжных боев коммуникации 17-й армии оказывались без воздействия партизан.
Наступал 1944 год. Оккупационные власти ужесточили режим. Карательные отряды сожгли почти все деревни, из которых мирное население ушло в леса, а войска, выделенные для противопартизанской борьбы, приступили к проведению операций, направленных на блокаду и уничтожение партизанских группировок в Старокрымских, Карасубазарских, Зуйских лесах и в Алуштинском заповеднике. Первыми на очереди оказались Зуйские леса, так как в них находились партизанские аэродромы, ОППЦ, три партизанские бригады и большое количество мирного населения. В ходе боевых действий с 28 декабря 1943-го по 8 января 1944 г. партизаны и мирное население понесли большие потери, очень многие пропали без вести.
Значительное число мирных жителей было угнано карателями из леса в концентрационные лагеря. Опасаясь, что остатки 1-й, 5-й и 6-й партизанских бригад подвергнутся разгрому, КШПД передал в лес приказание:
«Молния — Ямпольскому, Савченко.
…В крайнем случае сохраняйте боевой состав, маневрируйте невзирая на опасность, грозящую мирному населению… Булатов 1.1.44 г.»
В результате произошла известная трагедия в Васильковской балке, где мирное население и раненые были подвергнуты массированным бомбоштурмовым ударам авиации, после чего в балку ворвались румыны и добровольцы…"

К 70-летию трагедии казаками и общественностью Белогорского района было решено установить поклонный крест в Васильковской балке. 5 декабря в Свято-Никольском храме Зуи состоялась церемония освящения поклонного креста, а 5 января 2014 года он бвыл установлен на месте трагедии. 9 января 2014 года в урочище Васильки состоялся молебен в память жертв трагедии.

Фото с церемонии в фотоальбоме тайника.

Васильковская балка

В 1970 году тема крымских партизан впервые вошла в мою жизнь. В ту пору я только что вернулся со срочной службы в Тихоокеанском флоте, недавно женился, родилась дочь, заочно поступил в институт. Проблем хватало, но, работая в окружении старых водителей, я невольно стал обрастать информацией о тех водителях, механиках, которые погибли на войне. Кто-то на фронте, кто-то в партизанах. Именно тогда я впервые услышал о последнем довоенном директоре «Союзтранса» - автобусного парка той поры - Поскребове.

Уже сам факт, что этот человек встретил на этом посту войну, выделяло его в моих глазах из числа прочих. Старые водители рассказывали мне, что Поскребов поработал в парке очень мало, но был «большой человек» и впоследствии даже генерал-лейтенант, а жена его и сейчас «большая шишка» - начальник автотранспортного управления в Сочи.

В Крымском краеведческом музее, куда я с детства любил захаживать, на одном из стендов я вдруг увидел знакомую фамилию: «Подскребов Андрей Власович. Парторг ЦК завода имени Войкова в Керчи». Фамилия была несколько иная, но водители произносили её на слух и это «д» могли просто забыть. Я подошел к заведующему отделом музея Кочетову Ивану Михайловичу и попросил рассказать о нашем бывшем директоре, генерал-лейтенанте Подскребове. Кочетов недоуменно переспросил: «С чего это вы взяли, что Подскребов генерал-лейтенант?» Вопрос застал врасплох, и я неуверенно промямлил: «Люди говорят».

Люди говорят! - сердито продолжил Кочетов. - Люди из любого предателя такого героя сделают, что потом позора не оберешься!

Разве Подскребов предатель? - не на шутку перепугался я.

Нет, конечно. Людей опрашивать нужно. Люди знают многое, но перепроверять надо обязательно, и документы еще никто не отменял, а то у нас что ни участник войны, так минимум Герой Советского Союза или полный кавалер. А тут, видишь ли, генерал да еще лейтенант. Генерал-майор им даже мало!

Кочетов продолжал бурчать, а я сидел молча, виновато опустив голову. Это была первая полученная выволочка, мой первый урок на пути поиска. Ни я, ни мой первый наставник не знали, что я, молодой механик автобусного парка, стою лишь у самого начала дороги, дороги, которая на целые десятилетия полностью займет мою жизнь, мои помыслы. Начав поиск погибших в Великую Отечественную войну работников автобусного парка, я установлю их имена, но среди них окажется водитель Вадим Лобовиков, и на многие месяцы я уйду в неведомые страницы симферопольского подполья 1942–1943 годов. Я познакомлюсь с водителем Василием Новичковым и «заболею» дивизией, сформированной из жителей Симферополя. Знакомство с судьбой Андрея Власовича Подскребова уведет меня в Крымские леса к безвестной братской могиле сорока двух партизан, и долгие годы уйдут на то, чтоб восстановить каждое имя. Весь этот труд выльется в два памятника, две мемориальные доски.

Наверное, это было такое время. Когда вышла песня «За того парня», то друзья и родные в шутку говорили, что эта песня про меня. Книга Анатолия Рыбакова «Неизвестный солдат» поразила схожестью наших судеб. По-видимому, это время востребовало людей, которые должны были начать «собирать камни», камни, разбросанные в далеком сорок первом.

Мария Лобовикова и Владимир Поляков у стенда работников автобусного парка, погибших в годы войны, 1973 г.

Выволочка, устроенная мне в самом начале моего поиска, была очень своевременна. Уже потом я встречал и явных лгунов, и откровенных ноздревых, которые так упоительно врали о своем героическом прошлом, что только диву даешься. Доводилось мне беседовать и с людьми, которые в те годы в силу разных причин сотрудничали с оккупантами…

Но все это будет потом, а в тот день из уст И.М. Кочетова я узнал, что А.В. Подскребов действительно был «большой человек» и до войны занимал очень высокий пост заворга Крымского обкома партии. Почему он оказался в автобусном парке, зав. отделом музея не знал, но от кого-то слышал, что в войну Подскребов погиб в партизанах, у нас в Крымских горах.

В те годы наш автопарк соревновался с сочинцами. Иногда даже обменивались делегациями. Поскольку в Сочи жила жена А.В. Подскребова, а этот факт подтвердил наш парторг Игорь Васильевич Банков, я упросил включить в состав делегации меня и бригадира комсомольско-молодежной бригады, одного из моих помощников по поиску Толю Иванова. Надо сказать, что о моем поиске в парке уже знали многие, но относились по-разному: большинство безразлично, а одна женщина, ошеломив меня, сказала: «И как вам не противно копаться в чужом грязном белье». Справедливость сказанного я понял лишь много лет спустя. Толя Иванов был первым, кто подошел ко мне и предложил свою помощь.

Поздней осенью, когда уже закончился курортный сезон, мы выехали в Сочи. Анна Михайловна Подскребова приняла нас доброжелательно, но ни мы ей, ни она нам ничего нового сообщить не могли. «Погиб в партизанах!» - на этом и наша, и ее информация исчерпывалась. По возвращении мы участвовали в крымском слете поисковых отрядов. Наша работа была отмечена грамотой ЦК комсомола. Шурик Алдушин, который в тот час дежурил у стенда, рассказал о том, что керченские комсомольцы, увидев фотографию А.В. Подскребова, рассказали, что по их сведениям Подскребов - делегат III съезда комсомола.

Современному читателю, наверное, не понять, какой в те годы был ажиотаж вокруг III съезда. Ни первый, ни какой-нибудь пятый, а вот именно третий был в самом центре внимания. И все потому, что там выступал В.И. Ленин и там будто бы сказал свою знаменитую фразу: «Учиться, учиться и учиться», хотя уже тогда ходили слухи, что эту фразу он вроде бы и не говорил.

В 1968 году, когда я был секретарем комсомольской организации одной из частей Тихоокеанского флота, исполнилось ровно пятьдесят лет со дня проведения этого съезда. На одной из комсомольских конференций зам. по комсомолу ТОФ капитан-лейтенант Славский рассказывал нам, что на юбилейный съезд решили пригласить оставшихся в живых делегатов III съезда. По обкомам дали соответствующее распоряжение, но когда подошла пора, то оказалось, что по Советскому Союзу делегатов съезда зарегистрировано втрое больше, чем их было в Москве пятьдесят лет назад. Тогда же выяснилось, что около тысячи человек официально зарегистрированы как люди, которые вместе с Лениным несли знаменитое бревно на субботнике.

Крымский областной партархив сообщил, что «А.В. Подскребов участвовал в обороне Севастополя, попал в плен, бежал. С ноября 1943 года в партизанах. Погиб в январе 1944 года в 21-м отряде Северного соединения».

В секции партизан и подпольщиков Крыма я выписал адреса всех бывших бойцов 21-го отряда, проживающих в Симферополе. Было их человек двадцать. В свободное от работы время я встречался с ними. Подскребова не помнил никто.

Комиссар отряда - известный крымский художник Эммануил Грабовецкий - запальчиво уверял меня, что такого бойца в отряде никогда не было. Честно говоря, было от чего растеряться. Я подумал, что, может быть, спустя четверть века люди не могут вспомнить фамилию, тем более что был Подскребов в лесу всего два месяца.

Толя Захарцев, в ту пору механик автобусного парка и «фирменный фотограф» группы «Поиск», размножил фотографию А.В. Подскребова, и теперь, отправляясь к бывшим партизанам, я или мои ребята-поисковцы больше надеялись на нее. И вот наконец удача - ученик токаря Игорь Дмитриев сообщил: Ольга Игнатьева Кутищева, которая была поварихой отряда, помнит его. Говорит, что похоронен он в Васильковской балке, что там даже есть братская могила.

Мы сварили памятник - обычный пик, который устанавливают на воинских захоронениях. Из нержавейки была сделана табличка, на которой радист парка Володя Бранопуло выгравировал: «Здесь в братской могиле партизан 6-й бригады Северного соединения похоронен делегат III съезда комсомола, участник обороны Севастополя, член партии с 1920 года Подскребов Андрей Власович. 1902–1944».

За день до похода выяснилось, что 21-й отряд входил не в 6-ю бригаду, а в 5-ю. На улице Карла Маркса я нашел граверную мастерскую и попросил исправить ошибку. Гравер, мужчина в мотоциклетной куртке, тут же сделал из шестерки красивую витиеватую пятерку. Когда я протянул ему деньги - он взять отказался.

Весной 1972 года мы выехали в лес. За рулем автобуса Толя Иванов, в салоне бывший командир 5-й бригады Северного соединения Филипп Степанович Соловей, бывший разведчик 21-го отряда Алексей Пантелеевич Калашников и мои друзья: Толя Захарцев с неизменным баяном, Петя Ваулин, Шурик Алдушин, Наташа Михальченко, Люба Морозовская, Саша Горбаневич, а также молодые рабочие, имена которых, к сожалению, не сохранила память. Следом за нами шел грузовой автомобиль, в кузове которого стоял изготовленный нами памятник.

Мы доехали до села Межгорье Белогорского района. Именно тогда из уст Ф.С. Соловья я впервые услышал слово «Баксан» - так, оказывается, называлось село Межгорье раньше. После того как автобус чуть не застрял между двух деревьев, его отогнали назад в Межгорье. А сами пошли пешком. В грузовик сложили рюкзаки, палатки, продовольствие. Поляна, где Соловей предложил остановиться на ночлег, была великолепной! Возле речки Бурульча стояла беседка, по-видимому, сделанная лесниками. О лучшем месте для ночлега нечего было и мечтать. Я приказал ставить палатки, а Шурик Алдушин, Саша Горбаневич и Алексей Пантелеевич пошли куда-то вверх по ручью. Минут через сорок ребята вернулись.

Могилу нашли! - сообщил Шурик Алдушин. - Но грузовик туда не пройдет!

Гена Приходько, Наташа Михальченко, Люба Морозовекая, Володя Поляков, Еремеев Дмитрий Григорьевич, Анатолий Захарцев. Виталий Шейко. 1973 г.

Оставив Алдушина с девчонками готовить ужин, мы взгромоздили памятник себе на плечи: Петя Ваулин, Толя Захарцев, Толя Иванов, Саша Горбаневич и я. Четверо несут, пятый отдыхает. Поочередно меняясь, двигаемся вперед. Памятник очень тяжел. Дорога сменяется то крутыми подъемами, то спусками. Неожиданно оказались в царстве борщевника, который был выше человеческого роста. Дважды пришлось по колено в воде переходить какую-то речушку. Сколько еще идти? Ребята обернулись минут за сорок, а мы идем уже около часа? Наконец, вижу сидящего на каких-то развалинах Алексея Пантелеевича. Рядом длинный холмик. На нем стоит деревянный, давно не крашенный, заостренный сверху столбик с табличкой «Слава советским партизанам». Табличка пробита дробью. Видимо, развлекался кто-то из охотников. Мы поставили памятник в изголовье могилы.

Некрасиво! - обронил Петя Ваулин.

Давайте на валуны поставим - предложил А.П. Калашников.

Идея всем понравилась. Стали скатывать к могиле огромные валуны. Как-то получилось, что главным архитектором и прорабом стал Петя Ваулин. Камни решили врыть в землю. Первый же удар саперной лопатой - и появляются две стреляные гильзы. Разворачиваем валун и находим кандалы из проволоки. У ручья натыкаемся на ствол винтовки. Наконец, памятник готов. Петя любовно обкладывает валуны зеленым мхом. Я же с тревогой поглядываю, как быстро темнеет в лесу. Но вот все готово. Как-то интуитивно даю команду построиться. Наш маленький отряд замер вдоль могилы. Минутой молчания предлагаю почтить память погибших. Это была наша первая «Минута молчания». Мы еще не знали, что только закладываем традиции.

Памятник Андрею Власовичу Подскребову. 1971 г.

Мы не знали, что следующий поход мы назовем «походом невест», так как смешливые и симпатичные девушки, которых приведут Виталий Шейко, Толя Захарцев, Саша Горбаневич и Петя Ваулин, очень скоро станут их женами. Не знали, что в следующих походах с нами будет: жена Андрея Власовича - Анна Михайловна, которая, несмотря на возраст, пройдет весь путь, чтобы припасть к могиле мужа. В другой год пойдут его дети - Владимир и Майя.

Минута молчания на подскребовской могиле, 1984 г.

Никогда не забуду, как Володя Подскребов - полковник Советской Армии, стоя у могилы отца, поразился тому, что сейчас ему столько же лет, сколько было отцу в год его гибели.

Я еще не знал, что через Васильковскую балку пройдет четыре выпуска моих учеников из автотранспортного техникума, а потом многие мои друзья-ученики из 37-й школы. Все это было впереди, а в тот вечер мы сидели у костра. Толя Захарцев играл на баяне.

Подскребов Владимир и Майя Климова на могиле отца

Мы пели. От усталости, свежего воздуха, выпитой водки кружилась голова. Далеко за полночь, когда казалось, что звезды вот-вот упадут нам на голову, когда уже не было никакого желания ни петь, ни говорить, мы слушали партизан.

Они были очень разные. Немногословный, похожий на колобка Филипп Степанович и косая сажень в плечах, высоченный, обладающий тонким юмором Алексей Пантелеевич.

Сначала, наверное, по старшинству, заговорил Филипп Степанович. Оказалось, что еще до войны он был командиром погранзаставы, сам создавал отряд и, с небольшим перерывом в Сочи, прошел с ним всю партизанскую эпопею.

Не помню, в какой связи он стал рассказывать о голоде. О том страшном голоде, который пережили партизаны. Сначала люди худели, превращаясь буквально в скелеты, а потом начинали пухнуть.

Бывшие узники концлагеря «Картофельный городок»

Алексей Калашников пришел в партизаны почти на год позже. В Севастополе он попал в плен. Привезли в «Картофельный городок». Никто из ребят, включая меня, первоначально не понял, что речь идет о концентрационном лагере в Симферополе, а узнав, удивились, так как и Толя Иванов, и Шурик Алдушин работали водителями именно на 9-м маршруте, остановка которого была прямо напротив «Картофельного городка». Но вернемся к рассказу А.П. Калашникова:

«Перед строем военнопленных появился офицер.

Кто работал забойщиками скота, поднимите руки.

Друг Калашникова Александр Балацкий толкнул его под бок и поднял руку. Ничего не понимая, то же самое сделал и Алексей. Их вывели из строя, посадили в машину и куда-то повезли. Когда матросы вышли из темной будки, то оказалось, что находятся они на мясокомбинате. Рабочие с интересом и состраданием смотрели на моряков. Увидев, что офицер куда-то ушел, Балацкий попросил пожилого рабочего рассказать технологию забоя быков.

Появился уже знакомый офицер, а с ним кто-то из местных чиновников.

Расскажи, как будешь забивать быка! - приказал местный.

Алексей слово в слово повторил то, что услышал только что.

Их оставили на мясокомбинате. С каждым днем чувствовалось, как возвращаются силы. За кусок мяса Алексей выменял у кого-то гитару. При этих словах слушающие его ребята почему-то засмеялись.

С моряками подружился мастер Литвиненко, который, как оказалось, был связан с подпольем. Под его руководством они потихоньку стали заниматься «мелкими пакостями» - портить оборудование, гноить или «пускать налево» готовую продукцию.

О действиях моряков что-то стало известно руководству, и их арестовали. Содержали не в городской тюрьме или гестапо, а там же, на мясокомбинате. Через знакомого Балацкий достал вазелин и утром перед допросом приказал Алексею сделать нехитрую процедуру.

Когда в камеру пришел офицер, Балацкий снял штаны и сокрушенно показал, как «гной» (вазелин) лезет наружу из самого интимного органа. Офицер в панике бросился вон. Алексей тоже стал снимать штаны, но куда там - офицера и след простыл. С этой минуты охрана чуралась их хуже чумных, а уже на следующий день, разобрав стенку в туалете, моряки бежали в лес».

Наутро мы вновь сходили к памятнику. В найденной гильзе от зенитного пулемета оставили записку. А саму гильзу надежно спрятали среди камней. Каково же было мое удивление, когда через год в гильзе лежал десяток записок. Оказалось, что вдоль Бурульчи постоянно проходили туристы, а с установкой памятника инструкторы включили его в свой маршрут.

Уже работая над книгой, в своем архиве я отыскал ту первую записку.

В последующих походах к нам присоединились и были постоянными участниками: водители Олег Рябков с супругой, который стал нашим кинооператором; Володя Гудошник, токари Виталий Шейко и Гена Приходько.

После похода меня долго не покидало чувство неудовлетворенности. Честно говоря, со слов Ф.С. Соловья я ничего не понял. В могиле, оказывается, были раненые из госпиталя, какие-то мирные жители, погибшие партизаны. Кроме того, могила была братская, а памятник мы поставили одному А. В. Подскребову!

Когда дома я все это рассказал жене, она только всплеснула руками: Опять за старое! Казалось бы, наконец нашел могилу Подскребова, так успокойся, поставь точку и займись, наконец, аспирантурой, семьей…

Но я уже заболел Васильковской балкой. Вновь ходил по квартирам партизан, но уже всего Северного соединения и каждому задавал один и тот же вопрос: «Вы можете рассказать что-нибудь о Васильковской балке?»

Встреч были десятки. Наиболее запомнились две. На улице Пушкинской в кабинете управляющего мясомолтреста, так, по-моему, называлась эта контора, сидел в недавнем прошлом не то секретарь горкома партии, не то предисполкома, а в 1943 году краснофлотец и партизан - Федор Мазурец.

Узнав о цели моего визита, он как-то по-иному взглянул на меня. Повернулся к окну, видимо, что-то вспоминая. Я не повторю дословно, что говорил Мазурец, но смысл заключался в том, что такого, что творилось в те дни начала 44-го года, он не видел никогда. Отрядов как таковых не было. Спасались каждый, как мог. Узнав, что Ф.С. Соловей был с нами в походе, он тепло о нем отозвался, назвал «рабочей лошадкой», на которой все пашут, и сказал, что бригада Соловья в те дни приняла на себя главный удар.

Другая, не менее поразившая меня встреча произошла с бывшим командиром 17-го партизанского отряда Октябрем Козиным. Он уже был смертельно болен. Разговаривая со мной, вспоминая, может быть, о главных днях своей жизни, он как будто вдохнул свежего воздуха. Что мне запомнилось больше всего и поразило - это его наказ не доверять рассказам людей, которые пришли в лес в конце сорок третьего года.

Уже потом из мемуаров А.Ф. Федорова я узнал, что, оказывается, существует даже специальный термин: «партизан сорок третьего года». Это о тех, кто пришел в партизанские отряды уже накануне прихода советских войск.

Ни тогда, ни сейчас я не ставлю под сомнение ни патриотизм, ни вклад в победу людей, которые стали партизанами именно накануне освобождения. Но в чем, безусловно, был прав О.А. Козин, верить на слово их рассказам - нельзя. Встретившись с десятками людей, сопоставляя услышанное, во многих случаях я с горечью убеждался - лукавят.

От встречи к встрече, от судьбы к судьбе моя записная книжка пополнялась новыми именами. Если кто-либо из бывших партизан называл имя похороненного в Васильковской балке, то это был либо его родственник, либо самый близкий друг. Имена остальных, как правило, забывались. Совершенно неожиданно узнал, что в могиле находятся и два словака. Проверяю по партархиву, смотрю книгу Николая Дмитриевича Лугового «Побратимы» - везде они числятся пропавшими без вести, хотя двое из мной опрошенных уверяют, что видели их в госпитале среди раненых. Наконец, узнаю их имена: Венделин Новак и Франтишек Шмидт.

Круг партизан, от которых еще можно было что-либо узнать, исчерпался. Все чаще случалось так, что я приходил по адресу и узнавал: партизан - умер!

«Пришло время собирать камни». Список похороненных в Васильковской балке составлял уже более двух десятков человек, и надежд на его пополнение уже почти не было. Вместе с Николаем Дмитриевичем Луговым мы разработали эскиз памятника: приподнятая раскрытая книга, а сзади стела. На левой странице общий текст, рассказывающий о произошедшей 3 января 1944 года в Васильковской балке трагедии, а на правой - фамилии, имена, отчества, даты жизни всех похороненных в братской могиле людей, имена которых нам удалось восстановить.

Приготовление ужина в Васильковской балке, 1974 г.

Самое деятельное участие в изготовлении памятника принял мой товарищ, токарь автобусного парка Виталий Шейко, который к этому времени стал секретарем комсомольской организации. Виталий сумел отлить страницы памятника на заводе продовольственного машиностроения имени Куйбышева - Продмаше. До сих пор удивляюсь, где он нашел нужный металл, как сделал матрицу, как сумел заинтересовать литейщиков? Казалось, что все хорошо и можно приступить к монтажу памятника, но в дело вмешалось управление лесного хозяйства, и строительство памятника запретили. Виталий Шейко уехал «за длинным рублем» в Якутию, думал, на пару лет, а оказалось, на всю жизнь. В 1977 году я перешел работать преподавателем в автотранспортный техникум и решил завершить эпопею с памятником. Не ставя никого в известность, вывез на неделю в лес самых надежных своих студентов: Володю Гавриша, Андрея Ошкордера, Виталия Куликова и Олега Васина. Поставил им туристскую палатку, завез продукты. Секретарь комсомольской организации соседнего колхоза «Победа», Белогорского района, Николай Кузьмичук обеспечил завоз бетона, строительной арматуры, опалубку. Я же только приезжал к ребятам с субботы на воскресенье. Совместными усилиями памятник был изготовлен.

Разместили его на поляне, где мы обычно устанавливали свой палаточный лагерь. Стоял он на самом видном месте, красивый, ухоженный. А могила, со скромным памятником А.В. Подскребову, осталась, скрытая от постороннего глаза, в глубине леса.

На торжественное открытие приехали на многочисленных автобусах бывшие партизаны, учащиеся моего техникума, школьники, колхозники из соседних школ, местное начальство.

Ученики 37-й школы у памятника погибшим партизанам в Васильковской балке, 2006 г.

Казавшаяся ранее огромной, поляна стала маленькой и перенаселенной. Слева принимали в пионеры, в центре принимали в комсомол, справа партизаны и высокое начальство принимали очередные сто грамм.

За импровизированным столом бывший комиссар одного из отрядов что-то с жаром рассказывал. Я же смотрел на него и вспоминал округленные от ужаса глаза моих друзей, слушающих его пьяный монолог о том, как зимой сорок четвертого он поймал возле лагеря мальчишку-татарчонка. Малый отказался признать, что его подослали немцы или «добровольцы», плакал и просил отпустить домой. «Шпиона» раздели и привязали босого к дереву. К утру он умер.

Мне было грустно. Наверное, это происходило потому, что я слишком много знал!

Поляна была завалена бутылками, окурками, банками. Неизвестно зачем сорванными и тут же брошенными цветами. Впервые я подумал о том, что, наверное, лесники были правы, пытаясь воспрепятствовать установке памятника.

Оставшись один у могилы Подскребова, я подумал о том, что и мне уже столько же лет, сколько было Андрею Власовичу, и что мои виски уже седые.

Ночью я смотрел на знакомые очертания гор, любовался водопадом звезд и вспоминал партизан - мертвых и живых: тех, с кем подружился в Васильковской балке, и тех, кого никогда не знал, кто погиб еще за два года до моего рождения, но навсегда вошел в мою жизнь.

Вспоминал и своих друзей, которые вместе со мной открыли для себя Васильковскую балку. Иногда на улице ко мне подходят немолодые уже мужчины и дружески приветствуют. Я с трудом вспоминаю знакомые лица и по обращению «Здорово, комиссар» понимаю, что это те возмужавшие ребята из автобусного парка, которые были со мной в Васильковской балке.